Вашингтон ИРВИНГ (Washington Irving, 1783, Нью-Йорк — 1859, Саннисайд, Нью-Йорк)

У въезда в усадьбу Саннисайд, близ Тэрритауна, где Вашингтон Ирвинг провел последние годы жизни, стоят три скульптурные фигуры – Дидрих Никербокер, король Боабдил и Рип Ван Винкль – самые удачные создания фантазии писателя, до сих пор отмеченные народной памятью. При всей разности характеров и судеб этих героев – ироничного историка-комментатора, могущественного, но незадачливого короля и простака-простолюдина – всех их объединяют свойства души, импонировавшие молодой, дерзкой нации, которой являлись американцы на заре девятнадцатого столетия, а именно – независимость и свободолюбие.

Не символично ли, что «отец американской литературы» появился на свет в год, когда Америка перестала быть английской колонией: в апреле 1783 года, когда на побережье наконец-то перестали греметь пушки, у жены нью-йоркского торговца Уильяма Ирвинга родился младший, одиннадцатый, ребенок. А в сентябре, когда малышу еще не исполнилось и полгода, было подписано соглашение о выводе английских войск с территории будущих Соединенных Штатов. У свободного народа родился национальный писатель, произведениями которого впоследствии зачитывались не только на родине, но и в избалованной изящной словесностью Европе. Их будут ценить Дж. Байрон, С. Кольридж, В. Скотт и наш Пушкин (чей «Золотой петушок», кстати сказать, написан по мотивам одной из легенд «Альгамбры»).

Дар Ирвинга был гармоничным и светлым, какой была и сама его личность. Изящество и, пожалуй, некоторое озорство, сдобренное изрядной толикой иронии в сочетании с неназидательной ученостью и природным здравым смыслом, – это симпатичное сочетание лучше всего дает представление о стиле его произведений. Оптимизм Ирвинга был отражением оптимизма нации. Писатель выразил народное ликование и народный порыв, веру американцев в свое будущее и заложил прочные, созидательные начала в фундамент национальной литературы, а критического «перцу» добавили уже следующие, и первым из них, конечно же, Фенимор Купер. Все это было естественно – нельзя же начинать с отрицания.

Любопытно, что первый национальный писатель родился не в культурном центре, подобном Бостону или Филадельфии, а в Нью-Йорке, который быстро становился экономическим центром страны. Среди его жителей было не так уж много приверженцев изящных искусств – здесь ценились энергичные, предприимчивые люди, знающие толк в коммерции, бизнесмены по натуре. За какие-нибудь два десятилетия после завоевания независимости перемены в Нью-Йорке были столь значительны, что человек, проведший это время где-нибудь в другом месте, мог бы, подобно Рип Ван Винклю, не узнать родные места. Размеренность жизни голландских поселенцев уступала место кипучей энергии янки: новые капиталистические производственные отношения вытесняли понемногу феодальный уклад. Нью-Йорк того времени был как бы материализованным портретом юной нации, точно так же, как отражением литературной «юности» народа стало творчество Вашингтона Ирвинга, который в течение пятидесяти лет восхищал и поучал американцев.

На заре девятнадцатого века литература и искусство еще не стали популярны в среде честных американских тружеников, которые неохотно отвлекались от своих прямых обязанностей и под единственным отдыхом понимали лишь «заботу о душе», то есть исправное посещение церкви и домашние богослужения. Увлекшись театром, юноша Ирвинг непременно около девяти вечера покидал зрительный зал, чтобы присутствовать при домашней вечерней молитве, а затем тайком возвращался в театр. И закономерно, что его братья посвятили себя коммерции и бизнесу, хотя, по крайней мере, некоторые из них обладали известными художественными способностями. Так, брат Уильям (совместно с другом писателя Джеймсом Полдингом) стал его соавтором по «Салмагунди» (1807) – альманаху, состоявшему из забавных юмористических зарисовок нью-йоркской жизни. Здесь были новости театральной жизни, портреты известных людей, политические новости. Издание имело успех и выходило в течение года. Этот опыт сослужил Ирвингу хорошую службу, приучив его к емкому, сжатому изложению мыслей, привив умение отыскивать характерное в предмете изображения. Нелицеприятные суждения о современниках облекались им в шутливую форму, тем самым смягчая возможную обиду – по природе этот остроумец был добросердечным человеком. Именно с тех пор жанр эссе, столь популярный во времена «памфлетной» литературы, стал излюбленной формой писателя, прибегавшего к нему в разные периоды жизни.

Даже после успеха «Салмагунди» Ирвинг не помышлял еще стать профессиональным писателем, продолжая совмещать литературные занятия с юридической практикой. Заняться исключительно литературой убедил его лишь огромный успех «Истории Нью-Йорка» (1809), задуманной первоначально как сатира на некоторые псевдонаучные труды американских историков-педантов. Прибегнув к литературной мистификации, Ирвинг приписал текст некоему якобы исчезнувшему при таинственных обстоятельствах Дидриху Никербокеру и настолько преуспел в своем «розыгрыше», что городские власти даже предприняли усилия по отысканию этого ученого мужа.

Хотя сам Ирвинг считал свое произведение юношеской забавой, оно продолжает жить и в наше время читается с не меньшим интересом. В своей работе Ирвинг прибегал как к историческим источникам, так и к фольклору, местным легендам, весьма вольно, впрочем, обращаясь с некоторыми историческими реалиями, что, однако, согласовывалось с избранным им жанром «бурлескной истории». Претензия Никербокера на скрупулезность своих исторических изысканий очень комична. К слову сказать, представители голландской общины выразили недовольство книгой, где, по их мнению, высмеивался образ жизни их предков.

Обретя после выхода «Истории Нью-Йорка» известность не только у себя на родине, но и в Европе, Ирвинг с волнением отправляется в Старый Свет. Наиважнейшей целью его поездки было знакомство с Вальтером Скоттом, который уже узнал и оценил его книги и один из первых угадал в Ирвинге литератора для Америки уникального, сумевшего органично соединить в своем творчестве традицию литературы Просвещения (в частности, Свифта и Стерна) и раннего романтизма. С появлением произведений Вашингтона Ирвинга Соединенные Штаты как бы одним «скачком» догнали литературную Европу.

Писатель намеревался пробыть в Старом Свете недолго, однако задержался там на целых семнадцать лет. Не вдаваясь в обстоятельства его – во многом вынужденного – долгого пребывания на чужбине, скажем лишь, что лучшие книги писателя были написаны там, вдали от родины, с которой он, впрочем, поддерживал тесные связи. Сотни страниц писем – блестящее эпистолярное наследие писателя – отправлялись ежегодно в Америку. И вот в мае 1819 года в США была опубликована «Книга эскизов» – первая из цикла новелл и путевых зарисовок, выходящего частями вплоть до сентября 1820 года. Почти сразу же книга была издана в Англии, и ее ошеломляющий успех даже напугал писателя, который в чрезмерной требовательности к себе считал, что вряд ли сможет создать что-нибудь лучшее. Особенно значительной и неожиданной показалась читателям новелла «Рип Ван Винкль»: писатель, казавшийся всем, прежде всего, талантливым юмористом, обладал, оказывается, также способностью трогать сердца, задевая в них самые чувствительные струны.

В этой новелле, как в «Женихе-призраке», «Легенде о Сонной Лощине» и во многих других, Ирвинг прибегнул к известному приему – переработке старых, бытующих в мировой литературе сюжетов, что, однако, ни в коей мере не умаляет ее оригинальности. Эта новелла, как и «Легенда о Сонной Лощине», американская и по духу и по реалиям. Можно сказать, что Ирвинг подарил американцам то, чего им более всего недоставало в сравнении со Старым Светом – поэтическую историю, указав на животворные корни народного фольклора. Неудовлетворенный прозаической современностью, в которой превыше всего ставился «всемогущий доллар» («almighty dollar» – выражение Ирвинга, привившееся в американской жизни), писатель опоэтизировал в духе романтиков тот период из ранней американской истории, когда его родные места обживали выходцы из Голландии, Нью-Йорк назывался Новым Амстердамом, а среди зеленых лугов золотились живописные домики из желтого кирпича с решетчатыми оконцами и флюгерами в виде петушков. В неспешной, близкой естественному течению времени жизни первых поселенцев писатель видел подлинную поэзию, любовно живописуя их быт, предания и поверья.

Хотя Ирвинг неоднократно признавался, что его волнует все мистическое, сверхъестественное, однако в своих новеллах он последовательно, вполне в американском духе, разрушал атмосферу таинственного. Встающий из могилы жених-мертвец («Жених-призрак»), Всадник без головы, преследующий незадачливого учителя («Легенда о Сонной Лощине»), призраки, играющие в кегли («Рип Ван Винкль») – все эти атрибуты романтической прозы по мере развития действия оказываются «шутовским маскарадом». И даже в новелле «Рип Ван Винкль», где, на первый взгляд, выдержан жанр «загадочной истории», множество бытовых подробностей, теплый реалистический тон повествования и сам герой, лукавый увалень и лентяй Рип, противостоят ему. А появление Рипа в деревне вскоре после смерти жены дает возможность предположить, что его рассказ о превратностях ночи, стоившей ему двадцати лет жизни, всего лишь уловка, чтобы оправдать бегство от вечных попреков супружницы. Разве нельзя предположить, что все эти годы Рип отсиживался где-нибудь в похожей на его родную деревушке, неподалеку от кабачка, покуривая трубочку?

И пусть в «Книге эскизов» и в следующем сборнике «Брейсбридж-холл» (1822) часть материалов посвящена европейским впечатлениям – английской сельской жизни, перипетиям островной истории, особенностям национального характера англичан – все же их главным художественным достижением были «американские» новеллы. Это сразу же почувствовал Гёте, который, ознакомившись с «Книгой эскизов», сетовал, что Ирвинг, увлекаясь европейской тематикой, отходит от того, что является в его творчестве наиболее ценным, а именно художественные впечатления от американской действительности. Ведь полные патетики и одновременно юмора истории, воссоздающие жизнь первых голландских поселенцев, сделали берега реки Гудзон и окрестности Нью-Йорка поистине поэтической вотчиной Ирвинга.

В 1826 году Ирвинг, ставший к тому времени уже мировой знаменитостью, вступает в новый период своей жизни, который по праву можно назвать «испанским». Отправившись в Испанию, чтобы собрать материалы для книги о Колумбе, он задержался там на несколько лет, которые стали для него наиболее плодотворными в творческом отношении. Кроме «Жизни и путешествий Колумба» (1828) им были написаны книги – «Завоевание Гранады» (1829), «Спутники Колумба» (1831) и, наконец, «Альгамбра» (1832). Один американский исследователь подсчитал, что Ирвинг написал об Испании около трех тысяч страниц или миллиона слов, то есть около трети из всего написанного писателем. Однако дело, конечно, не в количестве. Поначалу «испанская» тема и особенно личность Колумба привлекли Ирвинга непосредственной связью с открытием и судьбой Америки. Однако, узнав ближе историю Испании и оценив по достоинству ее народ, Ирвинг почувствовал уже вкус к собственно испанским темам, особенно детально пытаясь вглядеться во времена, относящиеся к владычеству последних мавританских королей.

Вашингтон Ирвинг обладал завидным даром вживаться в материал, над которым работал – сухая историческая хроника преображалась под его пером, вызывая в воображении жизни картины далекого прошлого. Нам трудно судить Ирвинга-историка, и все же, по мнению специалистов, труды его – хоть они и чрезвычайно занимательны – не отличаются особой глубиной. Самое сильное впечатление, несомненно, производят те страницы, где он разрабатывает эмоционально яркие исторические эпизоды, особенно малоизвестные, где можно пофантазировать. Художник всегда брал в нем верх над историком. Так, «Завоевание Гранады», по словам самого Ирвинга, хотя и основано на старинных хрониках, но «дополнено воображением в соответствии с романтическими пристрастиями времени».

Именно поэтому из всего испанского «наследия» Ирвинга наиболее счастливая судьба была уготована «Альгамбре». Эта книга – плод восхищения Ирвинга Испанией. В ней писатель показал себя, с одной стороны, талантливым стилизатором, создав маленькие шедевры – легенды-сказки в духе «Тысячи и одной ночи», а с другой – вдумчивым и доброжелательным наблюдателем современной испанской жизни. Успешной работе над книгой способствовала любезность коменданта Альгамбры, предоставившего в распоряжение Ирвинга свои покои во дворце. В течение трех месяцев американский писатель жил в Альгамбре, впитывая в себя арабскую древность. Его острое «чувство истории и чутье к поэзии» вскоре заселили дворец призраками окруженных роскошью мавританских царей, в его стенах вновь зазвучали арабские песни и баллады. В несколько идеализированном мавританском рыцарстве Ирвинг особенно выделял жизнелюбие, великодушие и развитое чувство прекрасного.

После выхода в свет книги Европу и Америку охватила новая волна романтического интереса к Испании.

Покинув Испанию, Вашингтон Ирвинг после недолгого пребывания в Великобритании на дипломатической службе наконец-то отправился на родину, высадившись на ее берег в мае 1832 года уже не просто первым писателем страны, а, в полном смысле этого слова, национальным героем. Приглашениям на торжественные церемонии и банкеты, казалось, не было конца – его ждали повсюду. Ирвинг был и взволнован, и смущен, а перемены в жизни страны просто потрясли его. Население Нью-Йорка за время его отсутствия увеличилось до двухсот тысяч – солидная цифра по тем временам. Процветала торговля, оживилась политическая жизнь, да и в области литературы перемены были явно к лучшему, но здесь уж не без его помощи. Легко воодушевлявшийся Ирвинг от всего приходил в восторг: именно на этой волне радостного приятия национальных перемен воспринял он и экспансионистские планы покорения Запада и даже предпринял путешествие в западные районы страны, оставив книгу путевых заметок «Путешествие по прерии» (1835), в которой восторженно прославлялись энергия и воля «первопроходцев».

Современному читателю трудно представить себе размеры популярности Ирвинга в его время. Соотечественники шутили, что Европа знает США только по Ниагарскому водопаду и книгам Вашингтона Ирвинга. Были и академические признания его заслуг – дипломы, золотые медали, членства в ученых обществах. Огромная популярность открывала для писателя пути практически ко всем государственным постам, однако он, отвергнув ряд лестных предложений, в том числе пост мэра Нью-Йорка и депутатское кресло в конгрессе, уединился в одном из живописнейших уголков долины реки Гудзон на прелестной ферме в голландском духе с домиком, казалось выстроенным по описаниям, взятым из его собственных книг. Здесь писатель наконец обрел свой подлинный дом и до конца дней своих (за исключением тех четырех лет (1842—1846), что был посланником в Испании) вел ту жизнь, к которой был призван и которая, единственно, давала покой его душе. Именно в этой усадьбе, которую он назвал Саннисайд («Солнечная»), им были написаны – «Биография Голдсмита» (1849), «Магомет и его пророки» (1850), «Жизнь Вашингтона» (1859).

Рабочий день этого неутомимого труженика начинался в четыре часа утра (привычка, сохранившаяся с Испании в период работы над «Колумбом») и продолжался вплоть до полудня. Во второй половине дня писатель читал, занимался текущими делами, встречался и беседовал с людьми. По его ловам, если он не проработал за письменным столом свои восемь часов, то вечером, в конце дня не мог «чувствовать себя счастливым и умиротворенным».

Многие черты характера Вашингтона Ирвинга вызывают восхищение. Безупречная честность, редкая верность (он всю жизнь хранил память об умершей в юности невесте, никогда не был женат), отсутствие тщеславия, доброжелательность к собратьям по перу – обо всех этих прекрасных качествах души свидетельствуют нам его дневники, письма, воспоминания современников. Ирвинг успел но достоинству оценить По, восхищался «Тайпи» Мелвила и «Алой буквой» Готорна. Он всегда высоко отзывался о творчестве Купера, хотя последний весьма снисходительно относился к его сочинениям. Сам Ирвинг, лишенный самомнения, возможно, лучше других знал свои недостатки, подчас весьма их преувеличивая. В год своей смерти (1859) на вопрос, какую из своих книг он считает лучшей, писатель ответил: «В целом меня не удовлетворяет ни одна из них, каждая могла бы быть лучше. Если бы мне подарили еще 20 лет жизни, я снимал бы их по одной с полки и переписывал заново».

Подобная требовательность к себе происходила от безукоризненного вкуса и отличного знания мировой литературы. Кумиром Ирвинга был Шекспир («он все может облечь в слова»), к своим учителям он относил также Сервантеса, Шиллера и Голдсмита.

Конечно, не все из наследия писателя читается сегодня с одинаковым интересом, однако его лучшие книги – «История Нью-Йорка», «Альгамбра» и «американские» новеллы из «Книги эскизов», «Брейсбридж-холла» и «Рассказов путешественника» – не утратили своего значения и по сей день. Место Ирвинга в литературе никогда ые оспаривалось: этот мудрый, ироничный, благовоспитанный джентльмен был одновременно дерзким литератором – он не только первым вывел американскую литературу на мировой уровень, но и даровал своему народу своего рода «поэтическое предание», раздвинув тем самым пределы его знания о себе.

В. Бернацкая, 1989

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я