Юрий Николаевич ТЫНЯНОВ (1894, Режице — 1943, Москва)

Трудно переоценить вклад Юрия Тынянова в отечественное литературоведение. Многие его работы 1920—1930 гг. актуальны до сих пор. Кто не знает исторической прозы Юрия Тынянова? Его часто цитируют, его романы и рассказы многократно анализировались, но история развития его художественной прозы не рассказана, его глубокие историко-литературные и теоретические идеи не раскрыты.

Несмотря на множество статей о Тынянове, облик его неясен. Каким образом он соединял замечательную художественную прозу с «новым зрением», которым он окинул и оценил всю русскую литературу? Его деятельность продолжалась, в сущности, лишь пятнадцать лет – что за чудо соединило в нем знатока и одного из основателей нашего кино, исторического романиста, эссеиста, теоретика кино, переводчика, теоретика и историка литературы?

Далекая эпоха двадцатых-тридцатых годов девятнадцатого века была для Тынянова вторым домом. Он встречался в этом доме с Пушкиным и Кюхельбекером, с Катениным и Чаадаевым, с Булгариным и Грибоедовым, с Тютчевым и адмиралом Шишковым. Он знал историю и предысторию их отношений, сплетни их жен, полемику личную и литературную, надежды, честолюбие, зависть. Он разгадал клевету как тайную опору власти. Он понял давление времени как действующую силу, внушающую ложные признания, ломающую судьбы.

На заседании Союза писателей, отметившем первую годовщину со дня смерти Тынянова, Б.В. Томашевский, широко известный историк литературы, сказал, что почти каждый абзац из каждой статьи Юрия Николаевича можно развернуть в работу, которая по смелости и оригинальности займет свое место в нашей литературной науке. В литературных кругах мнение Тынянова считалось золотым, неоспоримым. Когда был организован Союз писателей, Тынянову в Ленинграде был вручен билет номер один – факт характерный.

«Я родился в 1894 году в городе Режице, часах в шести от мест рождения Михоэлса и Шагала и в восьми от места рождения и молодости Екатерины I, – писал Тынянов в автобиографии. – Город был небольшой, холмистый, очень разный. На холме – развалины ливонского замка, внизу – еврейские переулки, а за речкой – раскольничий скит. До войны город был Витебской губернии, теперь – латвийский». Его отец был врачом. В 1912 г. Тынянов окончил с серебряной медалью Псковскую гимназию, и в этом же году был зачислен на славяно-русское отделение историко-филологического факультета Императорского Петербургского университета. В Пушкинском семинарии профессора С.А. Венгерова Тынянов занимался творчеством Кюхельбекера. С 1915 г. Тынянов участвовал в работе Пушкинского историко-литературного кружка, а после преобразования его в 1918 г. в научное общество стал членом его правления. В 1918 г. Тынянов примкнул к ОПОЯЗу – Обществу изучения поэтического языка, которое создали еще в феврале 1917 г. В.Б. Шкловский, Л.П. Якубинский, Р.О. Якобсон, Б.M. Эйхенбаум. С сентября 1920 г. он – секретарь этого общества. В 1921 г. в издательстве «ОПОЯЗ» вышла первая книга Тынянова «Достоевский и Гоголь. (К теории пародии)». «За издание получил воз дров», – комментирует он в анкете.

В 1919—1920 гг. Тынянов преподавал литературу в школе, служил в Центральном информационном бюро Союза коммун Северной области. Поступил на службу в Отдел информации петроградского бюро Коминтерна, служил переводчиком Французского отдела, в 1920—1921 гг. заведовал отделением. Как человек семейный, сильно нуждался и потому совмещал службу с преподаванием, читал в 1919 г. лекции в Доме искусств и в Доме литераторов.

В ноябре 1920 г. Тынянов был избран преподавателем факультета истории словесных искусств ГИИИ (Государственного института истории искусств), тогда же начал читать курсы лекций в Институте живого слова. В двадцатые годы написаны все основные теоретические работы Тынянова.

В 1928 г. состояние Тынянова ухудшилось, диагноз – рассеянный склероз. Он уехал в Берлин для консультаций. На обратном пути задержался в Праге (до января 1929 г.) и принял участие в собраниях Пражского лингвистического кружка. С 1931 г. Тынянов руководил изданием новой книжной серии «Библиотека поэта». В 1936 г. Тынянов был отправлен на лечение в Париж. Болезнь неизлечима, работать все труднее. В этом году Тынянов пытался покончить с собой.

Во время войны, в тяжелых условиях эвакуации, неизлечимо больной, Тынянов писал третью часть своего последнего романа. Он знал, что умирает… Прощаясь с жизнью, писал Юрий Тынянов прощание Пушкина с юностью...: «Выше голову, ровней дыхание. Жизнь идет как стих». Это было написано, когда все ниже клонилась голова, все чаще прерывалось дыхание. 20 декабря 1943 г. Тынянов умер в Кремлевской больнице.

Жизнь Юрия Николаевича Тынянова была тяжелой и горькой. Но об этом не думаешь, когда читаешь его романы, воспоминания, и особенно статьи.

В 1925 году Тынянов написал свое первое художественное произведение – роман «Кюхля», а в 30-х годах целый ряд статей о Кюхельбекере. Писатель и революционер, «пропавший без вести, уничтоженный, осмеянный понаслышке».

Значение тыняновского «Кюхли» заключалось не только в восстановлении исторической правды и справедливости по отношению к Кюхельбекеру, не только в том, что история декабризма и история русской литературы обогатились еще одной яркой и самобытной страницей, – этот роман ознаменовал собой приход в советскую литературу большого и оригинального художника – мастера исторической прозы.

Горький высоко оценил Тынянова-прозаика сразу после выхода «Кюхли». «Пишутся очень значительные книги, – говорит он в письме к Всеволоду Иванову, – совершенно неожиданные, как, например, «Кюхля» Тынянова». В этих словах виден и оттенок удивления. И, надо сказать, это сочетание признания с удивлением (а роман Тынянова встретил самые хвалебные отзывы критиков и широкий успех в читательских кругах) было характерно для очень многих. И вот почему: до «Кюхли» Тынянов пользовался известностью как талантливый ученый – его работы в области теории и истории литературы отличались подлинно новаторским подходом к материалу, переосмыслением привычных «академических» аксиом, великолепным умением сопрягать далекие, казалось бы, друг от друга факты, объединять их в смелые и убедительные концепции. Участник знаменитою пушкинского семинара профессора Венгерова в Петроградском университете, действительный член и профессор института истории искусств, где он (ему было всего лишь двадцать семь!) с блеском читал курсы лекций по русской литературе XVIII—XX вв., автор книги «Проблема стихотворного языка» и целого ряда работ, каждая из которых была событием в литературной жизни (вскоре они составили знаменитую его книгу «Архаисты и новаторы»), Тынянов пользовался действительно высочайшей репутацией ученого. А между научными кругами и современной художественной литературой в те годы никаких связей не было. Историки литературы не включали современную литературу в сферу своих интересов. Как вспоминал впоследствии сам Тынянов, «переход от науки к литературе был вовсе не так прост. Многие ученые считали романы и вообще беллетристику халтурой. Один старый ученый – историк литературы, называл, всех, кто интересуется новой литературой, «труляля». И когда крупный ученый вдруг вступил на стезю художественного творчества, – разумеется, это не могло не вызвать удивления.

«По статьям 1921—1924 годов менее всего можно было ожидать, что Тынянов возьмется за художественную прозу», – писал впоследствии Эйхенбаум. Как же все-таки это произошло? Корней Чуковский вспоминал, как однажды, Тынянов поистине художественно, «с обилием живописных подробностей» рассказывал ему трагическую жизнь Кюхельбекера, «образно представил его отношения к Пушкину, к Рылееву, к Грибоедову, к Пущину», а через несколько дней, когда одно небольшое ленинградское издательство вздумало издавать детские книжки – для среднего и старшего возраста – и поручило Чуковскому наладить это дело, он «самовольно включил в план издательства и тыняновскую книжку о Кюхле» и уговорил Тынянова, остро нуждавшегося тогда в деньгах, на короткое время отвлечься от своих научных трудов. Через несколько месяцев Тынянов принес ему роман.

Дело было, конечно, не только в тыняновском безденежье. История, рассказанная Чуковским, – видимо, всего лишь внешний толчок, ускоривший неизбежный приход Тынянова к художественной прозе. Писательское семя зрело в нем. Почвой было его «недовольство историей литературы, которая скользила по общим местам и неясно представляла людей, течения, развитие Русской литературы. ...Потребность познакомиться с ними поближе и понять глубже – вот чем была для меня беллетристика», – так объяснял это впоследствии сам Тынянов.

Успех «Кюхли», видимо, придал Тынянову силы. Уже через два года вышел его новый роман – «Смерть Вазир-Мухтара». Перед читателем предстала русская интеллигенция, расколотая, истерзанная поражением декабрьского восстания; интеллигенция, живущая с памятью о пяти повешенных, с вечной мыслью о томящихся в «каторжных норах» друзьях, родственниках, знакомых, вынужденная делать вид, что ничего не случилось. Олицетворение этой интеллигенции в романе – Грибоедов. И Пушкин, хотя он появляется всего лишь в нескольких сценах.

«Самый грустный человек двадцатых годов был Грибоедов», – писал Тынянов Горькому, и в своем романе он рисует воистину трагический характер. Полномочный российский министр, духовно несовместимый с николаевской верхушкой, к которой он теперь принадлежит; несовместимый потому, что он – друг Рылеева, Кюхельбекера, Одоевского и близкий знакомец многих других людей декабря, что он автор «Горя от ума» – комедии, которую ему так и не удалось ни напечатать, ни поставить на сцене. Человек государственного ума, прирожденный государственный деятель, полный проектов развития экономики России, он не может порвать с миром Нессельроде, Паскевичей, Чернышевых и Левашевых и тем самым обрекает себя на полную бездеятельность, бессмысленность жизненного существования. Он ищет другого выхода, но другого выхода нет, и быть не может, и смерть его исторически детерминирована...

«...Удивляет ваше знание эпохи, – писал Тынянову Горький, прочитав «Смерть Вазир-Мухтара». – Четко написаны фигуры Булгарина, Сенковского. Вообще характеры вы рисуете как настоящий, искусный художник слова. ...Грибоедов замечателен, хотя я и не ожидал встретить его таким. Но вы показали его так убедительно, что, должно быть, он таков и был. А если и не был – теперь будет».

Грибоедов в романе, – бесспорно, художественное открытие Тынянова. И не только художественное, но и научное открытие. Так же, как Кюхельбекер в «Кюхле», Грибоедов в «Смерти Вазир-Мухтара» явился результатом и воплощением научных раздумий Тынянова, его литературоведческих концепций. «Совсем не так велика пропасть между методами науки и искусства. Только то, что в науке имеет самодовлеющую ценность, то оказывается в искусстве резервуаром его энергии», – утверждал писатель. Художественное творчество явилось для него продолжением научного; художественное исследование времен и людей – углублением научного исследования. «Я и теперь думаю, – писал он в 1939 году, уже на склоне своей жизни, – что художественная литература отличается от истории не «выдумкой», а большим, более близким и кровным пониманием людей и событий, большим волнением о них... Но взгляд должен быть много глубже, догадки и решимости много больше, и тогда приходит последнее в искусстве – ощущение подлинной правды: так могло быть, так, может быть, было».

Перед каждым писателем, работающим в историческом или историко-биографическом жанре, остро и повседневно встает проблема соотношения факта и вымысла. И каждый решает эту проблему по-своему. От Тынянова, пришедшего в художественную литературу из мира науки, наиболее естественно было бы ожидать предельной преданности документу, строгого придерживания принятых наукой фактов. Но Тынянов на то и был ученым, чтобы не относиться к документу с почтительностью неофита, чтобы не видеть в нем раз и навсегда установленной, непреложной истины. «Есть документы парадные, – писал он, – и они врут, как люди. У меня нет никакого пиетета к «документу вообще». Человек сослан за вольнодумство на Кавказ и продолжает числиться в Нижнем Новгороде в Тенгинском полку. Не верьте, дойдите до границы документа, продырявьте его». Сомнения в достоверности документа (а сомнения эти шли от досконального знания эпохи, от ощущения ее духа, понимания ее специфики, преломляющейся в человеческих характерах, наконец, от дара психолога) привели Тынянова ко многим догадкам и открытиям и в научном, и в художественном творчестве.

Нелепо было бы думать, что Тынянов пренебрегал документом. Не пренебрежение, а сомнение и вслед за ним всесторонняя перепроверка, поиск новых данных; не слепая вера написанному, не догматический подход к документу, а критический лежали в основе его творческого метода. И, бывало, самые, казалось бы, незначительные материалы, – но такие, которым он уже безоговорочно верил, – становились краеугольными в стройных зданиях его концепций. В том же романе «Смерть Вазир-Мухтара» Тынянов мастерски рисует клубок страстей, возникший в дни пребывания Грибоедова в Тегеране, обнажает нити интриг, связывавшие русский двор, Англию и Персию и приведшие к трагической гибели Грибоедова.

Умение соотносить и, обнаруживая связи, обобщать далекие друг от друга события, черпать материал в самых неожиданных источниках отличало литературоведческие исследования Тынянова. И это свойство его таланта получило новую питательную почву, когда он обратился к жанру художественной прозы. Здесь он был еще свободнее в смелом полете своих ассоциаций, в своих догадках. Так, в «Смерти Вазир-Мухтара» есть очень точная психологически сцена адюльтера между Грибоедовым и Ленхен, женой Булгарина. «Насчет жены Булгарина и Грибоедова документов нет, – писал впоследствии Тынянов. – Есть намек у Пушкина о Фаддее Булгарине»

Разумеется, для ученого – биографа Грибоедова – намека Пушкина и тона переписки автора «Горя от ума» с Булгариным было бы явно недостаточно, чтобы говорить о каких-либо отношениях между Грибоедовым и Ленхен. Тынянов же как романист имел на это право, и, бросив Грибоедова в случайные объятия, рисуя его мимолетную и неожиданную связь с Ленхен, он нанес еще один яркий штрих на полотно, изображающее смятенность души Грибоедова, его одиночество в николаевском Петербурге – холодном, опустошенном городе, где решилась в те дни его судьба, откуда поехал он навстречу своей смерти.

Так создавался Тыняновым образ русского поэта. И в своей художественной практике подчас, – когда вообще не было никаких документов, – ему приходилось исходить лишь из собственного знания и чувствования эпохи и людей, ей принадлежавших, доверяя движение и развитие характеров своему компасу психолога-аналитика. «Там, где кончается документ, там я начинаю, – писал Тынянов. – Представление о том, что вся жизнь документирована, ни на чем не основано: бывают годы без документов».

Когда мы говорим о Тынянове как о романисте-исследователе, – это одна, правда, необычайно яркая, но лишь одна сторона писательского его облика. Не менее впечатляюще и само мастерство тыняновского письма. Читая его произведения, погружаешься в своеобразнейшую языковую стихию, полную неожиданных метафор и сравнений, емких эпитетов; само движение слова необычно: оригинальные синтаксические конструкции ведут нас по совершенно неизведанным путям, подчиняясь законам, известным одному лишь автору.

Для тыняновского письма характерна очень высокая концентрация образности. У него нет «научно-популярных» функциональных описаний, вводящих читателя в курс изображаемых исторических событий. Даже тогда, когда речь идет о самой эпохе, непосредственно об истории – его письмо, наполненное подлинно художественными деталями, сохраняет всю свою красочность.

Образность письма Тынянова первоначально тяжела для восприятия – она требует от читателя не бездумно легкого отношения к материалу, а работы мысли. После выхода «Вазир-Мухтара» некоторые критики обвиняли Тынянова в усложненности – сквозь него, мол, «приходится продираться».

Романы Тынянова отличает не только глубина художественных концепций и живая плоть характеров, не только яркое стилистическое своеобразие и высокое изобразительное искусство – мастерство Тынянова проявилось и в построении сюжета, в разработке конфликта, в котором сталкиваются герои – или их точки зрения, – в котором осуществляется движение образа, воплощается бег времени.

Выход в свет «Смерти Вазир-Мухтара» показал, что Тынянов не принадлежит к числу тех, кого называют «писателем одной книги». Бросалась в глаза незначительность временного интервала между «Кюхлей» и «Вазир-Мухтаром», и читатели ожидали от Тынянова в недалеком будущем нового романа.

Однако новый роман – «Пушкин» – заставил себя ждать – Тынянов приступил к нему лишь спустя пять лет. «Став беллетристом, я остался историком литературы», – говорил он. И после выхода «Вазир-Мухтара» Тынянов на некоторое время вернулся к литературоведческому жанру. Это вполне объяснимо: ведь, начиная работу над своими романами, он уже имел вполне сложившиеся научные концепции, и именно эти концепции находили свое воплощение в его прозе. Проза же в свою очередь оказалась этапом на пути новых литературоведческих исследований: в процессе работы над романами Тынянов «знакомился поближе и понимал глубже» своих героев и приходил к новым гипотезам, новым открытиям, требовавшим уже научной реализации.

Вот почему он, вероятно, заново оглядев свои прежние литературоведческие труды, до некоторой степени переработав их и дополнив новыми, выпустил книгу «Архаисты и новаторы» (1929). Эта книга, переосмысляющая многие моменты литературной жизни прошлого века и теоретически выявляющая целый ряд закономерностей литературного процесса, оказалась большим событием в истории нашей науки.

В тесной связи с работой над «Кюхлей» и «Смертью Вазир-Мухтара» находится и научная деятельность Тынянова 30-х годов: его статьи «Пушкин и Кюхельбекер» (1934), «Французские отношения Кюхельбекера» (1939), «Сюжет "Горя от ума"», подготовка им двухтомного собрания сочинений Кюхельбекера с его вступительной статьей и комментариями (1939).

Деятельность Тынянова в период, предшествовавший третьему его роману – «Пушкину», была весьма многогранной. Еще в то время, когда он работал над «Вазир-Мухтаром», писатель немало сил отдавал кинематографии: экранизация гоголевской «Шинели» и написанный им совместно с Ю.Г. Оксманом сценарий «СВД» («Союз великого дела») были поставлены Г.М. Козинцевым и Л.3. Траубергом. Из-под его пера в те годы вышел целый ряд статей, посвященных теории и практике кинематографии.

Во второй половине 20 – начале 30-х годов Тынянов увлеченно занимался и переводческой работой. Он перевел многие произведения Гейне, и они вышли в свет отдельными изданиями в 1927,1933 и 1934 годах. К одному из них – академическому – Тынянов написал обширную вступительную статью.

И наконец, раз уж вступив на путь прозаика, Тынянов не оставлял его до конца своей жизни. В те годы он обратился к новому для себя жанру – к рассказу. И точно так же, как его романы «Кюхля», «Смерть Вазир-Мухтара» и «Пушкин», образуют своего рода трилогию о «несовместности гения и злодейства», о том, как задыхались в безвоздушном пространстве александровской и николаевской России художники и гуманисты, творцы и поборники справедливости, – точно так же образуют трилогию и рассказы Тынянова – «Восковая персона», «Подпоручик Киже» и «Малолетний Витушишников». Но тема ее иная – в ней обнажается самый механизм русской бюрократии, русской государственной машины, изображенной на разных этапах своего развития – в последние дни Петра I, в царствование Павла I и, наконец, в николаевское время.

Этот тыняновский триптих диалектически выявляет характерную закономерность имперской бюрократии: ее стремление к расписанности, регламентированности всей жизни страны и жизни каждого ее жителя – безнравственно и противоестественно, несовместимо с законами человеческого развития, и потому она может держаться лишь на отупляющей и отупляющейся жестокости и страхе; потому ее приводные ремни и рычаги сверху донизу поражены коррупцией. Особенно ярко воплощен этот круг тыняновских идей в рассказе «Подпоручик Киже» – истории о том, как из писарской ошибки (вместо «подпоручики же» – «подпоручик Киже») возникла и заняла место в жизни мнимая фигура, и этот никогда не существовавший человек подвергался экзекуции, был сослан в Сибирь, затем помилован, женился, родил ребенка, продвигался по службе; потом заболел и, умерев, был торжественно похоронен с положенными по его генеральскому чину почестями. И рядом – противоположная судьба: по ошибке того же писаря, зачислившего живого и здорового поручика Синюхаева в разряд умерших, последний оказывается вычеркнут из жизни, и бесполезно доказывать очевидное – живой человек бессилен перед бумагой.

В основе рассказа лежат, видимо, действительные факты – о них написано в журнале «Русский архив» и в сборнике «Павел I. Собрание анекдотов, отзывов, характеристик, указов и пр.». Тынянов поднял эти факты до высоты художественного и философско-исторического обобщения. Из коротких анекдотов он создал две биографии – Киже и Синюхаева, – закономерные для павловской действительности, всецело подчиненной принципам бюрократии.

Конфликт между механистическим идиотизмом государственности и светлым, творческим началом русской духовной жизни, видимо, должен был быть одним из главных узлов романа Тынянова «Пушкин». Пушкинское моцартианство и казенная тупость николаевской империи не могли сосуществовать. Для Тынянова – с его гуманистическим восприятием мира, столь ярко выразившимся еще в «Кюхле», – это было очевидно. Роман остался незаконченным, Тынянов успел написать лишь три его части – «Детство», «Лицей», «Юность», – но об этом замысле писателя сохранилось свидетельство Эренбурга: «Эта книга, по словам Тынянова, должна была ответить на многие трудные вопросы, показать, как разум, гений, гармония победили муштру и невежество».

Об этом же говорит и самый образ поэта, вырисовывающийся в романе. Тынянов неизменно подчеркивает различие между легкомыслием и легкостью, и его Пушкин убедительно опровергает легенду о легкомыслии поэта.

Над этим романом Тынянов работал последние десять лет своей жизни. И, как всегда в его творчестве, художественная проза была неотъемлема от научного исследования. Цикл его статей о Пушкине, написанных в 20-е годы, видимо, должен был сопрячься с соответствующими главами романа. Но до этих глав было еще далеко. Для первой же части романа Тынянов провел предварительно новое большое исследование: он изучил все, что касалось предков Пушкина – сохранились фрагменты его работы «Ганнибалы».

Нельзя сказать, что роман подвигался быстро. И дело было не только в неизлечимой, прогрессировавшей болезни – рассеянном склерозе, от которого в последние годы жизни у Тынянова отнимались руки и ноги, надолго пропадала возможность двигаться. Дело было и в постоянном тыняновском переосмыслении привычных истин историко-литературного материала. В отношении Пушкина, чья жизнь и творчество, казалось, были исследованы вдоль и поперек, это было особенно сложным. И здесь Тынянов совершил свое последнее научное открытие. В 1939 году вышла его статья, непосредственно связанная с третьей частью романа – «Юностью», над которой тогда работал писатель (работа продолжалась им и во время войны, в эвакуации, уже на последней стадии болезни; «Юность» была опубликована в 1943-м – в год его смерти). Статья называлась «Безыменная любовь», она повествует о любви поэта к жене историка и писателя Н.М. Карамзина – Екатерине Андреевне. «Становится ясным, – писал Тынянов, – как ложно долго державшееся, одно время даже ставшее ходячим представление о Пушкине как о ветреном, легкомысленном, беспрестанно и беспечно меняющем свои привязанности человеке: мучительная и страстная любовь семнадцатилетнего «лицейского» заставила его в последний час прежде всего позвать Карамзину. Эта «утаенная», «безыменная» любовь прошла через всю его жизнь». Концепция Тынянова имела и имеет по сей день сторонников и противников. Но даже для тех, кто отрицает ее в целом, неоспорима высокая ценность этой работы, в которой Тынянов впервые в пушкиноведении связал многие произведения поэта с образом Е.А. Карамзиной.

Истинно художественное воплощение получила эта концепция в романе «Пушкин». Надо полагать, было вовсе не случайно, что кинорежиссер Сергей Эйзенштейн, думавший еще с довоенных времен о создании «цветового кино», увидел в «Пушкине» сценарий для «первого большого, серьезного цветового фильма» и с этим предложением обратился к Тынянову. «С громадным удовольствием прочел Вашего Пушкина, – писал он. – В свое время меня в полный восторг привела Ваша гипотеза, изложенная в «Безыменной любви», и развитие этой темы здесь не менее увлекательно».

Эйзенштейну не пришлось отправить это письмо: он получил известие о том, что 20 декабря 1943 года Тынянов скончался.

Ещё о Юрии Тынянове

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я