Симона де БОВУАР (Simone de Beauvoir, 1908, Париж — 1986, Париж)

Симона де Бовуар начинала не триумфально. Первый её роман, «Гостья», появился в 1943 году, когда автору было уже тридцать пять, и особого интереса не вызвал. Следующие произведения – романы «Кровь других» (1945) и «Все люди смертны» (1947), в которых как бы испытывались на прочность тезисы экзистенциальной доктрины, рассматриваемые на конкретных, реальных либо фантастических примерах, – привлекли больше внимания. Связано это было в первую очередь с модой на экзистенциализм, внезапно охватившей молодое поколенье, – шумной, повальной модой, которую неотразимо смешно описал Борис Виан в великолепном романе «Пена дней».

Благовоспитанная девица из добропорядочной семьи, Симона де Бовуар в 15 лет утратила веру в Бога – а вскоре пережила тяжелейший внутренний кризис: однажды ночью, вдруг реально осознав, что когда-нибудь умрет, она несколько часов рыдала и металась по комнате, не в силах смириться с этой трагической неизбежностью. Воспоминание о страшной ночи осталось в ней навсегда – вместе со страхом смерти. Прямым следствием его стали поиски выхода – хоть какого-то заменителя бессмертия; таким выходом и явилась для Бовуар литература. «Я хотела сделать свое существование реальным для других, передав им, наиболее непосредственным образом, вкус моей жизни». Эта фраза – ключевая: именно передав читателю вкус своей, уникальной и неповторимой жизни – и одновременно свой вкус к жизни, жадный и жаркий интерес к ней, – автор обретает бессмертие. Не случайно столь важное место в творчестве Бовуар займут воспоминания, как раз и позволяющие «наиболее непосредственным образом» рассказать об этой единственности, неповторимости личного опыта, из которого слагается индивидуальная судьба – и судьбы человечества. Конечно, четкое осознание и чеканные формулировки пришли значительно позже, но ощущение возникло уже тогда, в отрочестве. Симона решила, что будет писательницей, и непременно знаменитой, она продумала свое существование наперёд, чтобы ни один день из столь короткого жизненного срока не пропал даром: путешествия – мир должен быть открыт, изучен и прочувствован во всей возможной полноте; творчество, которое позволяет «преодолеть разобщение там, где оно кажется наиболее непреодолимым» – в страхе, одиночестве, смерти; брак – с выдающимся человеком, способным помочь в разрешении самых сущностных проблем. Все задуманное сбылось целиком; а кроме того, были открыты и сформулированы новые основания для экзистенции – горькая и стоическая философия существования, призывающая «говорить о поражении, о скандале бытия, о смерти не для того, чтобы повергнуть людей в отчаяние, но, напротив, чтобы спасти их от отчаяния».

Не претендуя, разумеется, на то, чтобы охватить эту философскую систему полностью, отмечу все же несколько отправных пунктов. Прежде всего, отрицание Бога и общепринятых моральных критериев, поскольку они основаны на своде запретов и иллюзий, предлагающих человеку утешительный обман вместо трезвого признания того, что любой живущий на земле – только «смертник, получивший отсрочку». Взамен же отвергнутого выдвигалась единственная непреложная ценность экзистенции – свобода. («Благо есть все, что служит свободе человека, – говорил Сартр. – Зло – все что вредит ей».)

Эти идеи, наряду с безудержным и не вполне адекватным восторгом, вызвали такой же бурный и вовсе не адекватный взрыв негодования. Справа звучали обвинения в кощунстве, слева – в том, что проповедь личной свободы отрывает от политической борьбы, и со всех сторон сразу – в безнравственности, крайнем индивидуализме и полном негативизме. Почитать все инвективы подряд – и того гляди покажется, будто Сартр и Бовуар оказали более разрушительное воздействие на умы и нравы, нежели мировая война; будто бы это они, и только они, виновны в духовном кризисе общества, атеизме, разврате, потере идеалов, вообще потерянности; даже... в популярности Франсуазы Саган, чьи герои якобы и являются «настоящими экзистенциалистами» (Дж. Олдридж), то есть аморальными и безответственными эгоистами. Последний упрек – в безответственности – настолько неоснователен, что даже странно: ведь свобода, как ее трактует философия экзистенции, именно и налагает на человека бремена. «Отсутствие Бога вовсе не означает вседозволенности, – писала Симона де Бовуар, – напротив, поскольку действия человека окончательны и абсолютны, он несет ответственность за мир, сотворенный не посторонней силой, а им самим».

Следование этому принципу требовало, помимо прочего, политической активности, реального участия в историческом процессе, – и писательница, до войны сторонившаяся общественной жизни, со всей возможной страстностью включилась в борьбу за мир и социальные преобразования. И первой её книгой, имевшей чрезвычайный и отчасти скандальный успех, стало не художественное сочинение, а историческое и социологическое исследование положения женщины – «Второй пол» (1949).

В этой обширной (два тома по 600 страниц) и основательной работе острый и трезвый взгляд Симоны де Бовуар – взгляд философа, владеющего инструментарием мировоззренческого анализа, и литератора, привыкшего вникать в человеческую психологию, – прослеживает весь спектр взаимоотношений полов (включая и физиологию, что в те сравнительно пуританские годы многих шокировало) и обнаруживает признаки неравноправия, «мужского шовинизма» в любых, самых, казалось бы, безобидных его проявлениях. Сторонники эмансипации получили в свое распоряжение и новые идеологические обоснования, и богатейший фактический материал – недаром же «Второй пол» стал поистине «библией неофеминизма». И даже те критики, которые до сих пор не могут простить Бовуар её причастности к появлению экзистенциализма, те, которые и в некрологах (писательница умерла в 1986 году) не удержались от многочисленных упрёков, говорили и говорят о её творчестве тоном крайнего пренебрежения и уверяют, будто славой своей она обязана исключительно Сартру, – так вот, даже они вынуждены признать: «Второй пол» принадлежит к числу книг, кардинально меняющих общественное сознание. Так оно и есть на самом деле: ведь сегодня основной тезис, выдвинутый Симоной де Бовуар, настолько прочно вошёл в социальный обиход, что воспринимается уже как трюизм. Вот он, этот тезис: по убеждению писательницы, то, что принято считать «женским началом», суть «не сущность и не природа, но положение, созданное цивилизацией на основе некоторых особенностей физиологии».

Очень многие мужчины (а именно они преимущественно писали рецензии) не согласились ни с главной мыслью, ни со следующими из неё выводами о собственной склонности к «шовинизму» На автора набросились, причем особенно яро – соотечественники, свято уверенные, что уж они-то – галантные французы! – знают женщин насквозь. В отношении к Бовуар, впрочем, галантности не обнаружилось: обозлённые рецензенты честили её, насколько хватало изобретательности. И с этого момента каждая новая вещь писательницы встречалась пристальным и часто недоброжелательным вниманием.

Роман «Мандарины» (1954), рассказывающий о поисках левой интеллигенцией своего места в общественной борьбе, получил не только премию Гонкуров, но и солидную порцию упреков: правых возмущала «проповедь социализма», коммунистов – «недостаточная» приверженность к социализму и его знаменосцу, СССР. После книги «Очень легкая смерть» (1963) – пронзительной, полной боли и чувства вины истории последней болезни матери – посыпались обвинения в бессердечности, в том, что, дежуря у постели умирающей, дочь бестрепетно вела дневник, копила наблюдения, думая лишь о будущем тексте. Про мемуары, документ удивительного человеческого мужества и стойкой силы, говорили, что такая откровенность неприлична – и пользовались этой откровенностью, чтобы вменить мемуаристке в вину те грехи, которые она сама покаянно выставила на обозрение. «Прелестные картинки» (1966) упрекали в подражательстве, не сходясь, правда, в том, кому именно – Натали Саррот или Франсуазе Саган; ситуация весьма забавная, если учесть, что «волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень не столь различны меж собой», как интеллектуальная модернистская проза и рассчитанная на самую демократическую аудиторию беллетристика, а следовательно, книга, похожая на то и другое разом, должна быть, по меньшей мере, оригинальна...

«Прелестные картинки» – вещь действительно небанальная, но Саррот и Саган тут ни при чем. Это роман именно Симоны де Бовуар, с характерными для нее экзистенциальными темами: некоммуникабельности, трагического непонимания, одиночества человека, даже окруженного близкими и любимыми людьми, страха перед смертью и тем, что позволяет ей проникнуть в жизнь – «неподлинностью»; яростным неприятием любых клише, ограничивающих свободу человека... По словам самой писательницы, её заставило взяться за книгу «острое раздражение... по отношению к окружающему нас миру лжи. Пресса, телевидение, реклама, мода, лозунги, мифы, которые усваиваются людьми и которые закрывают от них реальный мир... Мне захотелось составить перечень всех этих пущенных в ход штампов, сделав из них что-то вроде монтажа».

Героиня романа, Лоранс, 30-летняя благополучная женщина, у которой вроде бы есть все, что нужно для счастья (прекрасный муж, очаровательные дети, хорошая работа, высокий уровень жизни), существует в постоянном тягостном ощущении, что окружающие, да и она тоже – не более чем «прелестные картинки»: глянцевые фото, растиражированные всепроникающей рекламой. Навязчивая идея Лоранс отчасти объясняется тем, что она сама работает в рекламной фирме, подыскивает формулировки, соблазняющие потребителя купить дом в деревне, обшить стены квартиры дубом, носить рубашки марки NN и пить томатный сок. Но с другой стороны, именно эта работа, основанная на умении манипулировать сознанием, и позволяет ей с полной определенностью понять: всё, из чего составляется её modus vivendi, тоже ориентировано на стереотипы – преуспеяние, комфорт... бездумность.

Мир, отображенный в романе, – это мир имитации, неподлинности и несвободы. Поведение, поступки, реакции запрограммированы – люди, думая, что действуют по-своему, подсознательно руководствуются социально одобренными моделями; их улыбки, позы, жесты, наряды, жилища, жизненные ценности заимствованы из рекламных проспектов, и чем ближе к стандарту, тем уверенней себя чувствует человек, стандартом сформированный. Убожество суррогатного существования тем сильнее раздражает писательницу и тем больше требует разоблачения, что сами плоскостные персонажи «прелестных картинок» (имеются в виду персонажи не романные, а фигурирующие в реальной действительности), эти самодовольные гомункулусы считают себя настоящими, полноценными людьми. Тогда как на деле это не личности, а имиджи, безличные маски, скрывающие пустоту или – того хуже? – одно-два самых элементарных, «первобытных» чувства, почти инстинкта: жадность да дикий эгоизм, побуждающий зубами и когтями вцепляться в свою собственность, будь то вещь или человек... Так отец героини, долгие годы казавшийся ей подлинным интеллигентом, живущим напряжённой духовной жизнью, оказывается в итоге никчёмным фразёром; её муж – блестящий молодой «прогрессист» – утратив энную сумму денег, мгновенно утрачивает и свое джентльменство, в буквальном смысле «теряет лицо»; очаровательная светская дама – ее мать, – оставленная любовником, превращается в отвратительную фурию...

Но фальшивый мир страшен ещё и тем, что его невозможно ничем потрясти по-настоящему – сброшенная было маска натягивается вновь, прелестная картинка, разодранная в клочья, заменяется другой, такой же глянцевитой, так же лишённой глубины и объёма. Этот мир не изменишь, считает Симона де Бовуар. Надежда у неё и у главной героини одна – дети, ещё сохранившие естественную полноту восприятия, живой, непредвзятый интерес к бытию. Однако им тоже грозит превращение в «прелестные картинки». И когда всё образцовое семейство в компании с психиатром – специалистом по социальной адаптации – берётся за десятилетнюю Катрин, Лоранс срывается...

Многие критики сочли «Прелестные картинки» сатирой на буржуазное общество. Нет, отвечала писательница, это «произведение объективного разоблачения. Ибо я не деформирую, а фотографирую, и документ говорит сам за себя. А моего голоса не слышно. Если бы я хотела сказать, что я думаю сейчас о жизни, о счастье, я написала бы другую книгу».

Эта «другая книга» – мемуарный цикл «Воспоминания благовоспитанной девицы» (1958), «Сила зрелости» (1960), «Сила вещей» (1963) и «В дополнение к сказанному» (1972) – была к тому времени уже большей частью написана... Нет, я не хочу сказать, будто Бовуар считала себя, свою жизнь образцом для подражания. Но рассказанная в «Воспоминаниях...» история «девушки былых времен», которая, расставшись с прежними ценностями, сама выработала для себя новые и целью своей поставила преодоление отчужденности между людьми, – эта история свидетельствует о том, что человек может, если захочет, стать счастливым: сделать себя счастливым. «Жить означает переходить от одного замысла к другому, от одного поступка к другому, преодолевая смерть и её растлевающего двойника – неподлинность». Симона де Бовуар жила так.

Е. Злобина, 1993

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я