Павел Иванович НОВГОРОДЦЕВ (1866 — 1924)

Глава московской школы философии права, теоретик неолиберализма, первый марксолог в России, организатор и редактор сборника статей «Проблемы идеализма» (1902), ставшего манифестом нового идеалистического движения в русской философии, талантливый педагог и администратор, видный общественный деятель Павел Иванович Новгородцев родился 28 февраля 1866 г. в г. Бахмут (г. Артемовск Луганской обл., УССР). Отец его, харьковский 2-й гильдии купец Иван Тимофеевич Новгородцев, ко времени поступления Павла Ивановича в Московский университет умер, но семья, видимо, не бедствовала, имея богатых родственников. Окончив с золотой медалью Екатеринославскую гимназию, Новгородцев в 1884 г. зачисляется на первый курс естественного отделения физико-математического факультета Московского университета, но, проучившись месяц, подает прошение о переводе его на юридический факультет. В 1888 г. он закончил университетский курс обучения со степенью кандидата и был оставлен на кафедре истории философии права для подготовки к профессорскому званию. В период с 1890 по 1899 гг. он более четырех лет проводит в заграничных командировках, где подготавливает две диссертации, которые успешно защищает – 29 марта 1897 г. на степень магистра («Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба»), а 22 сентября 1902 г. – на степень доктора государственного права («Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве»).

В 1896 г. Новгородцев становится приват-доцентом. С 1 февраля 1903 г. экстраординарным, а с 12 ноября 1904 г. ординарным профессором Московского университета по кафедре энциклопедии права и истории философии права, но 27 апреля 1906 г. увольняется «согласно прошению» из-за инцидента с Выборгским воззванием.

В 1907—1911 гг. он продолжил чтение лекций в Московском университете на правах приват-доцента, но основным местом его работы становится Московский коммерческий институт, где в 1906 г. он избирается директором. В этом институте, но получившем уже наименование Института народного хозяйства им. Карла Маркса, он был переизбран на новый срок профессором 2 мая 1919 г., хотя летом 1918-го окончательно покинул Москву под угрозой ареста и расстрела. В 1920 году он недолгое время преподавал в Симферопольском университете, а эмигрировав, основал при содействии чешского правительства Русский юридический факультет в Праге, который в качестве декана возглавлял со дня его открытия 18 мая 1922 г. и вплоть до своей кончины 23 апреля 1924 года.

Являясь сторонником построения правового государства в России, Новгородцев участвовал в работе «Союза Освобождения», был одним из основателей конституционно-демократической партии и членом ее центрального комитета, но после Февральской революции не вошел в состав Временного правительства, видя в его действиях отсутствие государственной воли и считая, что оно неспособно предотвратить грядущую катастрофу. После Октябрьской революции Новгородцев участвовал в белом движении, являясь членом Совета государственного объединения России. В эмиграции Павел Иванович много сил отдал общественной деятельности по консолидации научных и культурных сил русского рассеяния и обеспечению возможности продолжить образование русской молодежи, был основателем в феврале 1922 года и первым председателем Религиозно-философского общества им. Владимира Соловьева в Праге, членом Братства св. Софии и других научных и культурных организаций. Такова внешняя канва жизни и деятельности этого выдающегося деятеля русской культуры. Но, разумеется, главным содержанием его жизни являлось философское творчество.

Новгородцев, как пишет о раннем периоде его творчества известный историк русской культуры Г.В. Флоровский, «начинал свою литературно-философскую деятельность в эпоху видимого господства позитивизма. Это было время, когда, по резкому выражению Даиси, «лучше было быть заподозренным в мелком воровстве, чем в недостатке историзма». И с этим духом времени Новгородцев прежде всего вступил в борьбу». Он понял, что в основе историзма лежит деперсонализация человека, в силу чего прошлое постоянно переписывается с точки зрения последнего победившего принципа и при этом задача сводится к тому, чтобы предсказать победителя и «отдаться» ему, духовно отождествиться с ним, встать на сторону «передового», отрекаясь от прошлого как «отсталого». В своем акцентировании этой проблемы Новгородцев противостоял не только позитивизму и историзму, но и основному руслу русской философии начала XX века, а именно матафизике всеединства, имевшей в себе при всех возможных оговорках антиперсоналистический заряд.

Еще в 1902 г., в речи, произнесенной перед защитой докторской диссертации, Новгородцев говорил: «Если бы я теперь захотел точнее определить тот главный интерес, который определил направление моего последнего труда, то я должен сказать, что он заключается в исследовании вопроса о самостоятельном значении нравственного начала. Он представляет собой разрыв с традициями исключительного историзма и социологизма и переход к системе нравственного идеализма. То, что мы вносим, то, что мы предлагаем, это вечные основы морального сознания и прежде всего – принцип личности и ее безусловного значения». Личность оказывается для Новгородцева онтологическим центром, пучком световых лучей, с помощью которых только и можно высветить проблемы бытия и познания.

Новгородцев неизменно привлекал своих слушателей не только эрудицией, дисциплиной мысли, но прежде всего своей личностью, устремленной к вечному источнику истины, добра и красоты. Новгородцев, пишет И.А. Ильин, всегда «говорил о главном; не о фактах, не о средствах, отвлеченно, но о живом; он говорил о целях жизни и, прежде всего, о праве ученого исследовать и обосновывать эти цели. Вокруг него, его трудов, докладов и лекций шла полемика, идейная борьба. Слагалось идейное бродило, закладывались основы духовного понимания жизни, общественности и политики. Он обладал исключительным чутьем к теме. Интуитивно улавливая, как бы подслушивая внутренним слухом, где и как бьется сердце предмета, он отыскивал то умопостигаемое место, в котором завязан главный узел проблем».

Вокруг Новгородцева со временем сложилась оригинальная школа русских философов права. Непосредственными его учениками являлись И.А. Ильин, Б.П. Вышеславцев, Н.Н. Алексеев, В.А. Савальский, А.С. Ященко; многие его идеи плодотворно разрабатывались, в частности С.Л. Франком, С.И. Гессеном и другими. Русский юридический факультет в Праге, детище ума и сердца Новгородцева, также выпустил ряд крупных ученых, среди которых прежде всего следует выделить В.В. Леонтовича, автора обстоятельного труда по истории либерализма в России, и Г.М. Каткова. Но особенно хотелось бы отметить в этом ряду Г.В. Флоровского, с благодарностью упомянувшего его имя в предисловии к своему фундаментальному труду «Пути русского богословия». Последнее кажется, на первый взгляд, странным, если учесть, что Новгородцев почти до последних дней своей жизни не высказывался по религиозным и тем более богословским вопросам.

Однако, как справедливо замечает Флоровский, «все обаяние и красота образа П.И. Новгородцева в том и заключались, что в равной мере он видел и хотел видеть и горнее и дольнее, – возводил каждый житейский вопрос до высоты нравственно-философской проблемы и, обратно, развертывал метафизические идеи в систему практических постулатов и прикладных знаний. Так окрыленность духа животворила житейское действие». Флоровский сумел увидеть, что «светом повседневности» Новгородцев поясняет евангельскую истину, никогда не пытаясь вывести из этой истины каких-либо социально-политических «правил». Практически все работы Новгородцева имеют целью показать, что «истина», из которой якобы можно вывести какие-то «правила» для политической повседневности, заведомо является ложной. Идеал не воплощается в социальной материи, и социальная инженерия не требует квазирелигиозного энтузиазма. Имеют касательство к идеалу, а значит, к бессмертию, лишь личностные отношения. И за всеми событиями и учениями нужно уметь видеть свет личности.

Главной книгой Новгородцева, которую один из русских эмигрантов назвал «книгой-спутницей», явилась работа «Об общественном идеале». (Она должна была составить первый том трилогии, в которой изложению собственной положительной теории автора отводилось место лишь в третьем томе.) Главное содержание этого труда составил критический анализ эволюции марксизма как философско-правового учения. «Здесь мы имеем, – дает оценку этому труду С. Гессен, – лучшее и наиболее исчерпывающее изложение марксизма в мировой литературе вопроса».

Если Н. Бердяев, С. Булгаков и позднее Ф. Степун, говоря о марксизме, отмечали прежде всего его нравственную порочность, то Новгородцев делает акцент на его научной несостоятельности. Вслед за П. Струве Новгородцев вскрывает явное противоречие между присутствующими в марксовой теории общества элементами научности и его революционной программой. Научный анализ, проведенный Марксом, с точки зрения Новгородцева, не играет решающей роли в его системе, он лишь придает ей респектабельный облик и психологическую убедительность. Новгородцев приходит к выводу о явной зависимости синтеза Маркса «от субъективной веры в близость и неотвратимость революции».

Как только перспектива захвата власти отдалялась, марксизм начинал разваливаться на течения, прикрывавшиеся цитатами из разных работ Маркса. «Неудивительно, – пишет Новгородцев, – если впоследствии самые противоположные течения марксизма ссылаются на своего родоначальника: это объясняется тем, что при наличности в его системе противоречивых оснований эти основания уже у него самого приходили к обособлению и столкновению». Непременным условием веры в научную обоснованность марксизма является ослепление возможностью победы. Если победа революции не столь очевидна, тогда должны использоваться другие способы привлечения к марксизму. Еще С. Булгаков отмечал, что для разрешения всех вопросов Маркс рекомендует одно универсальное средство – «<...> оглушить себя гамом и шумом улицы, и там, в этом гаме, в заботах дня найдешь исход всем сомнениям. ...Приглашение вываляться в «гуще жизни», которое в последнее время стало последним словом уличной философии и рецептом для разрешения всех философских вопросов и сомнений, и у Маркса играет роль ultima ratio (последний довод) философии».

Заменив способ логического обоснования психологическим, Маркс, по мнению Новгородцева, из разнородных элементов создал ту гремучую смесь, которую Новгородцев считает единственным подлинным социализмом, характеризуя его как абсолютный коллективизм, рационалистический утопизм и экономический материализм.

Новгородцев показывает несовместимость идеи марксистского социализма с реальным функционированием общества. Никакие интеллектуальные аргументы на марксистов подействовать не могут, и только, осуществившись на практике, марксистский социализм погибнет окончательно, отвергнутый выздоравливающим обществом. Еще до победы Октябрьской революции, в первом издании своего труда «Об общественном идеале», Новгородцев писал: «...Мы должны с не оставляющей сомнения резкостью подчеркнуть, что историческое осуществление социалистических начал явится вместе в тем и полным крушением марксизма». Он не предполагал только, во что обойдется интеллектуальная невменяемость марксизма и необходимость прибегнуть к «историческому» аргументу.

Победа Октября означала для Новгородцева национальную катастрофу. Он предвидел неизбежный ход событий и еще в августе 1917 г. призвал к установлению военной диктатуры, чтобы «покончить с большевистской революцией». 12 октября в речи, произнесенной на 2-м Московском совещании общественных деятелей, он призывал «собрать всё, что может объединиться на началах высших, чем интересы классов и групп». После большевистского переворота он стал активным деятелем «правого центра» кадетской партии, перешедшей на нелегальное положение. 18 мая 1918 года он был предупрежден, что на его арест выписан ордер. Его ждал расстрел. А между тем на следующий день он должен был выступать оппонентом в Московском университете на защите диссертации своего ученика И.А. Ильина. «19 мая в 10 ч. утра, – вспоминает Ильин, – я уже знал, что всю ночь у него шел обыск, что дома его не нашли, что семья его заключена в его квартире, что ученые рукописи его во власти коммунистов, что у него оставлена засада. В два часа дня факультет был в сборе; царила тревога и неизвестность; диспут не мог состояться при одном оппоненте (князь Е.Н. Трубецкой). В два с половиной приехал Павел Иванович, бодрый, уравновешенный. Все знали, в какой он опасности и что он должен переживать. Он начал свои возражения около трех часов; до шести длились наши реплики. В семь диспут был закончен. Его самообладание, его духовная сила – были изумительны.

Тревожно простился я с ним, уходящим; я знал уже, что такое подвал на Лубянке.

– Поберегите себя, Павел Иванович! Они будут искать Вас...

– Помните ли Вы, – сказал он, – слова Сократа, что с человеком, исполняющим свой долг, не может случиться зла ни в жизни, ни по смерти?».

Летом 1918 г. он участвовал в подготовленном нелегально в Москве знаменитом сборнике «Из глубины» статьей «О путях и задачах русской интеллигенции», где показал, что большевистская революция означает победу утопического сознания. «Утопия, – писал он, – представляет собою мечту о всецелом устроении, а вместе с тем и упрощении жизни. Предполагается, что можно найти одно слово, одно средство, одно начало, имеющее некоторый всеобщий и всеисцеляющий смысл». Идейные источники утопического сознания, по его мнению, лежат за пределами русской действительности. Но ведь европейские корни имеет не только утопическое, но и противоположное ему, христианское сознание. Почему же совершается такой странный отбор идей? Этот вопрос особенно занимал Новгороддеяа в эмигрантский период его жизни. В Праге в Русском институте он прочел цикл лекций на тему «Кризис западничества». Именно интерес к этой теме сблизил его с евразийцами и особенно с Флоровским. Лишь по отдельным высказываниям Новгородцева и по статьям Флоровского того периода, затрагивавшим эту тему, мы можем попытаться реконструировать ход мысли философа.

Западничество есть идеологическая установка, которая побуждает замечать в Европе лишь плоды цивилизации, а не стоящие за ними творческие процессы. Западническая установка побуждает учиться не творчеству, а подражанию. Это ведет к атрофии творческого начала.

В статье «Демократия на распутьи» Новгородцев показал, что демократия не есть панацея от всех бед. Напротив, она есть показатель того, что беды уже преодолены, что в обществе упрочены религиозно-нравственные основы, позволяющие раскрыть благодетельные, а не разрушительные стороны демократии. «Если демократия, – пишет Новгородцев, – открывает широкий простор свободной игре сил, проявляющихся в обществе, то необходимо, чтобы эти силы подчиняли себя некоторому высшему обязывающему их началу. Свобода, отрицающая начала общей связи и солидарности всех членов общения, приходит к самоуничтожению и к разрушению основ государственной жизни».

Опыт русских революций заставил Новгородцева пересмотреть свой взгляд и на значение наследия славянофилов и Достоевского в их отношении к философии права. Считая их ранее правовыми нигилистами, теперь он находит, что самые глубокие основы и условия построения правового государства затрагивались именно в их трудах. Не этническое или хозяйственное единение является основой государственного единства, а национальная культура, национальные святыни, идеалы истины, добра и красоты. Путь автономной морали и демократической политики привел к разрушению в человеческой душе вечных связей и вековых святынь. «Вот почему, – пишет Новгородцев, – мы ставим теперь на место автономной морали теономную мораль и на место демократии, народовластия, – агиократию, власть святынь. Не всеисцеляющие формы спасут нас, а благодатное просветление душ». Правовое государство высшей своей целью ставит защиту человеческой свободы, но признать это в качестве высшей цели государства люди могут, только глубоко осознав отношение свободы к высшим ценностям жизни, осознав свободу как проводник благодатных сил. Именно христианское понимание свободы составляет глубочайшую основу идеи правового государства.

А. Соболев, 1991

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я