Юрий Витальевич МАМЛЕЕВ (1931 — 2015)

Нынешней весной (2000 г.) Юрию Мамлееву торжественно вручили очень престижную международную Пушкинскую премию, учрежденную Фондом Альфреда Топфера при участии Международного ПЕН–клуба.

– Юрий Витальевич, вы ни по настроению, ни по интонации не совпадаете с Пушкиным. Знаю недоумевающих литераторов: почему "кафкианцу", автору "Черного зеркала" и "Шатунов" дают Пушкинскую премию?

– Премию мне дали за создание литературного направления – условно, метафизического реализма. Самые разные поэты и писатели причисляют себя к моим ученикам. Здесь и Сорокин, и Пелевин до известной степени...

– По определению "Плейбоя", вы с Сорокиным и Пелевиным, перестали шакалить по задворкам серебряного века и переквалифицировались в управдомы. Вас называют реальными писателями для реальных людей. У каждого из вас своя читающая публика. Вы не соревнуетесь в популярности?

– Это отсутствует. Я радуюсь успеху талантливых писателей. "Поколение П" Виктора Пелевина произвело на меня достаточно сильное впечатление. В нем соединение интеллектуализма и острого сюжета.

– Вас не шокирует публикация ваших рассказов в "Плейбое" в окружении обнаженных топ–моделей?

– Набоков тоже публиковался в "Плейбое". А что касается обнаженных женщин, красота меня не шокирует.

– Вас трудно поймать в Москве, вы в постоянном перемещении по Европам и Америкам. Где ваш дом?

– Получается, что во Франции и в России. Веду обычный европейский образ жизни, как некогда Тургенев. Многие писатели Запада часто живут как бы в двух мирах – в Америке и в Европе.

– В Париже у вас собственная квартира?

– Разумеется, есть небольшая двухкомнатная. Говорят, у нас там все по–русски. Был такой случай: мой роман "Шатуны" во Франции сопровождался большой прессой. Пришли ко мне молодые журналисты из журнала "Актюэль". Открываю дверь и читаю на их лицах удивление, даже смятение. Уже после интервью, смеясь, они признались в том, что после "Шатунов" предполагали: выйдет к ним лохматый автор романа с топором, страшный, дикий, как герой романа. Вдруг они увидели нормального человека и нормальное, удобное жилье. Действительно, творческое "я" и человеческое "я" автора часто не совпадают. Это разные личности.

– Как вы оказались в эмиграции?

– Весь наш круг нонконформистов был под наблюдением, и высылка проходила своеобразно. Нашему отъезду не чинили препятствий, достаточно было подать какое–нибудь заявление о родственниках, якобы живущих за границей.

– Вы с ходу попали в Париж?

– Нет, нас приютила Вена. Процедура нашего переезда в Штаты заняла месяцев шесть. Благодаря участию слависта Жоржа Гибиана мы оказались в городе рядом с Канадой, в университете Cornell University, где заведовал кафедрой славистики Гибиан и где когда–то преподавал Набоков и написал свой роман "Пнин". Мы попали в набоковскую атмосферу, хотя сам Набоков в это время уехал в Швейцарию.

– Кажется, вы успели там обзавестись домом?

– Да, у нас был очень красивый особнячок и машина. Водила ее жена Маша. Из–за рассеянности я не могу сесть за руль.

– И почему вы рискнули выбраться из американского достатка в Париж?

– Маленький русский Париж составляли многие наши друзья – Михаил Шемякин, Владимир Максимов, Олег Целков, Оскар Рабин. Переехать в Париж не так–то просто. Нам очень помог Ренэ Тавернье, президент французского ПЕН–клуба, поскольку отнесся благосклонно к моим книгам.

– Юрий Витальевич, я была удивлена вашими дворянскими корнями.

– Мой отец – из рода пензенских помещиков. У меня сохранились фотографии моих предков. Один из них, хан Мамлеев, отличился на войне 1812 года. И царь пожаловал ему русское дворянство.

– Постоянно общаясь со своими мрачными персонажами, вы большой грех берете на душу. У вас как в притче: муж грешит, а жена грехи замаливает?

– Вы, очевидно, греховность моих героев переносите на меня? Прежде всего большинство моих произведений – это не реализм. К моим персонажам нельзя относиться как к героям реалистической прозы. Мои рассказы – сплав метафорики, метафизики и символики. Вспомните сказки многих народов – они на самом деле символически изображают странствия человека по загробному миру. Я же взял не форму сказок и легенд, а форму традиционной прозы. Очевидно, это может ввести в заблуждение; это символическое и метафорическое путешествие по аду. Вспомните картины Иеронима Босха и его персонажи. Ему можно, а мне нельзя?

– Продолжим путешествие вместе. Ваш рассказ "Свадьба" со смертью жениха и явлением странного мужика "недоступного роста", воскрешение новобрачного трупа – вся атмосфера рассказа пропитана алкоголем. Вы этим делом не грешили в молодости?

– Конечно, грешил, как и многие. Один эмигрант в Америке признался: "Всем хорошим в себе я обязан водке". Выражение классическое. У нас пила вся страна.

– А сейчас пьет вся страна минус Мамлеев, который совсем в рот спиртного не берет.

– Для нас алкоголь был тогда одним из способов психологической защиты от давления ситуаций. К сожалению, потом это зло затягивает. Вовремя остановиться – вот в чем была проблема.

– В ваших рассказах часто действуют странные мертвецы. Люди живьем ложатся в гроб – ради познания. Вы не устали от их постоянного присутствия за вашим письменным столом? Ваша проза перенаселена странными существами.

– А у Гоголя?

– Но у него столько светлого! И язвительный смех Гоголя спасителен. От похождений ваших персонажей стынет кровь в жилах.

– Общая ситуация в 60–е годы оказалась таковой, словно мы, то есть наша группа, были выброшены в космическое пустое поле. Наш круг "На Южинском" постоянно жил с ощущением атеистического террора. Не только в СССР, но и во всем мире царила бездуховность, разрыв с традициями. Экзистенциалисты раньше других ощутили пустоту мира – Камю, Кафка, один из любимейших моих писателей. Из этой космической, какой–то метафизической пустоты надо было выбираться своими силами. Человек брошен был, как ребенок, один в море – барахтайся! И выбирайся сам! Естественно, у нас возникал интерес к смерти, как к факту необъяснимому.

– Юрий Витальевич, метафизический интерес к потустороннему миру, к смерти у простого обывателя не выражен столь явно. Он пьет до потери сознания, потому что его обыденная жизнь тосклива, тошнотворна. Он пьет от собственной беспомощности. Обычно философствуют о смерти группы любителей потрепаться и поймать кайф, копаясь в житейских отходах.

– И обыватели, и салонные трепачи заблуждаются.

– Наверно, самый страшный рассказ Мамлеева "Удовлетворюсь!". С поеданием мяса новопреставленного. Пьющие и философствующие женщины и мужчины решают у вас вечный вопрос: что есть смерть? Какая мысль вам здесь светила, которую читатель ухватить не может?

– Дело в том, что все мои значительные произведения основаны на гротеске – по старинной русской традиции. Этот рассказ – как раз типичная иллюстрация метафорического изображения ада, о котором я уже сказал. Никто не удивляется, что Баба Яга поедает детей, пьет чужую кровь и так далее. Никто же не считает, что это клевета на бабушек. Состояние отчаяния в жизни подталкивает человека к чему–то сверхвозможному, что в писательском изложении принимает форму гротеска. Разве вы или кто–то другой постиг темные стороны души? Тайные, скрытые стороны человеческого сознания – вот что меня интересует! Отсюда гротесковость в ситуациях, невероятность слов и поступков персонажей. В одной из рецензий на Западе писали, что у меня, как у Достоевского, есть способность проникать в ночную сторону человеческой души, из этой ночной стороны путем интуиции творить человеческий характер. Я вытаскиваю то, что человек сам о себе не знает. Мой гротеск – на то зло, которое таится в человеке. Само изображение зла не есть зло. Только познавши эти темные, страшные закоулки своей души человек может от этого зла освободиться.

– Если он, конечно, испытает катарсис прозрения.

– Я изображаю зло отстраненно, не оценивая, плохо это или хорошо. У всех моих персонажей ощущается любовь к бытию. Благодаря этому произошла одна странная вещь: это было за границей, два молодых музыканта–эмигранта решились на отчаянный шаг – покончить жизнь самоубийством. Случайно или нет, но они прочли мой роман "Шатуны". И отказались от задуманного – им захотелось жить. Были случаи и не такого экстремального характера. Но многие мои читатели воспринимали подтекст как противоположность гнету смерти. К ним возвращалась любовь к бытию. Почему у людей возникает интерес к смерти? Потому что им кажется, что это конец бытия. В моих рассказах присутствует тоска по бессмертию. В Средние века говорили: "Мементо мори" – "Помни о смерти". Смерть надо победить. Смерть – это дорога к бессмертию. Я изображаю современный мир как ад. Есть тип моих героев, в которых монстр присутствует как видимость. Эти люди, особенно в "Шатунах", хотят найти ответы на вопросы, выходящие за пределы разума. Поэтому они как–то сдвинулись, обезумели; они вошли в запретную для человека зону.

– Испытываете ли вы иногда приступы тоски?

– Нет, депрессий у меня не бывает никогда.

– Андеграундный Мамлеев когда–то обронил фразу "сексуальный мистик". Как понять это?

– Это началось в Южинском переулке, в среде художников. Там бывали художники Анатолий Зверев, Лев Кропивницкий, Саша Харитонов, поэт Генрих Сапгир и Веничка Ерофеев. Художник Володя Кавенацкий выпускал стенгазету "Сексуальный мистик" и резвился вовсю – рисовал пером ангелочков и разные сценки. Жили мы тогда в коммуналке. Наши соседи, бывало, зайдут, посмотрят в испуге и разойдутся. А напротив жил милиционер, он приставал к Володе и ко мне: "Почему вы голых баб рисуете?" За голых баб он принимал гробы, которых Володя изображал в форме летящих дев. Вот откуда идет этот сексуальный мистик и наша сюрреалистическая игра.

– Да, ваши персонажи – те еще "сюрики". С кем они только не хотели совокупляться!

– Это гротеск на сексуальные влечения. Это тот же ад.

– Вы слегка посмеиваетесь над читателями?

– Никогда! Я беспристрастен. Читатель не ребенок. Это его дело – разбираться во всем, смеяться или досадовать.

– В произведениях Мамлеева встречаешь и знание привычек бомжей, спившихся бродяг, можно подумать, что вы лазали по темным углам заброшенных домов и грязных помоек Нью–Йорка. Вам приходилось общаться с тамошним дном?

– Конечно, я многое видел. Но огромна роль интуиции. Заметишь в метро человека, встретишь его взгляд, и уже включается интуиция. Она угадывает и его проблемы, и его характер. И уж, конечно, где он спит по ночам. В публицистике, в статьях своих, я совсем другой – более консервативный, защищаю русские ценности и православие.

– Мне почему–то кажется, что среди ваших друзей больше художников, чем писателей.

– Друзья–художники были и нашими первыми читателями. У Михаила Шемякина есть целый цикл великолепных рисунков к моим рассказам.

– Если бы Мефистофель или какой–то другой посланец Сатаны захотел овладеть вашей душой, что потребовали бы вы взамен?

– Ни от Мефисто, даже от самого Сатаны не желаю ничего. Полный отказ! Считаю, что это слишком мелкие персонажи, чтобы обращать на них внимание. Истинные бездны хранятся в Абсолюте. В Боге.

В семье Мамлеевых обожают рыжую кошку–персиянку Мисюсь и рыжего маленького колли сэра Лоренса, а попросту Ларри. Пес и кошка иногда путешествуют с ними за границу. В них Юрий Витальевич обретает покой. Они – полная противоположность нашей сумасшедшей жизни и тем героям, которые занимают воображение писателя.

Наталья Дардыкина
8 июля 2000 г. "Московский комсомолец"

/ Писатель умер в октябре 2015 года.

Мамлеев родился в Москве в 1931 году, в 1956 году закончил Московский лесотехнический институт по специальности инженер. До 1974 года Мамлеев преподавал математику в вечерних школах, одновременно занимаясь литературной деятельностью. В 1974 году писатель переехал в США, а спустя девять лет – в Париж. После распада Советского Союза он вернулся в Россию.

Среди самых известных работ Мамлеева – романы «Шатуны», «Другой», «Мир и хохот», «Крылья ужаса» и «Блуждающее время». Писателя называют основоположником литературного течения «метафизический реализм». /

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я