Книга представляет собой первое на русском языке представительное собрание пьес немецких драматургов первой половины XIX в., написанных в жанре комедии. Большая часть переводов публикуется впервые.
Едва ли будет преувеличением сказать, что большинство комедий, собранных в этом томе, необычны. Конечно, сегодня мало кто удивится, если в театре его сосед по креслу вдруг сорвется с места, взбежит на сцену и окажется актером, а потом, отыграв свое, не уйдет по старинке за кулисы, а поспешит по зрительному залу к боковой двери – до следующего выхода. Нынешняя публика твердо знает, что это из области «находок», что это признак современности и хорошего тона, что режиссер тут дерзнул, и поостережется спрашивать об уместности и художественной обязательности каждого такого дерзновения. По зрительному залу равно могут бегать и трагические венценосцы былых времен и наши вполне обыкновенные симпатичные современники. Лишь бы не сидели, как ретрограды, на сцене и не играли по дедовским правилам.
Но прикинем: пьесы Людвига Тика, в которых и не так еще перемешиваются подмостки и партер, писаны чуть ли не два столетия назад, во времена Шиллера и Державина! А ведь нас ожидают в представленных здесь комедиях и другие сюрпризы – это еще не все. Что нам делать под занавес клейстова «Амфитриона» – смеяться или испытывать «ужас и сострадание»? Тут, скорее, как говорится, «не смешно». Откуда свалился в комедию Граббе поэт Раттенгифт (по-русски – Крысоядский) с его гениальной мыслью написать стихи о том, что он не может найти ни одной гениальной мысли, – не из модерна ли XX века, не из философии ли и поэтики «некоммуникабельности»? Что за комедию ломает Бюхнер, чуть ли не в каждой реплике своей пьесы аукаясь то с помещенными в этом же томе Брентано и Тиком, то с десятком других писателей? Добрая половина текста – не свое! А немецкие исследователи посвящают Бюхнеру, в том числе и этой комедии, целые тома – не как компилятору, а как национальному гению. В чем дело?
Рискнем повториться, ибо это существенно: по времени создания тут все вроде бы давняя история, «классика». Но как далеко это от привычного представления о «классической» комедии! Разве что «Разбитый кувшин» Клейста являет нам до осязаемости живые и одновременно приподнятые над моментом, вознесенные в сферу вечного комедийные характеры и ситуации, да «Понс де Леон» Брентано дает более или менее традиционный очерк комедии интриги. Все остальное странно мерцает, переливается, драматургические структуры отражают не столько жизнь с присущими ей ситуациями, типами и характерами, сколько друг друга – как в бесчисленных, да еще и кривых зеркалах. И опять-таки: как все это, несмотря на давность, часто выглядит чуть ли уже не до банальности знакомым! Классика, которую не надо «осовременивать»! Тут тебе все – и «театр в театре», и сломанная невидимая стена между сценой и залом, и эффекты остранения, и трагикомедия абсурда, и обнаженные кулисы, и – не забыть бы за этой «современностью» самого главного! – вечный плачущий под краснощекой губастой маской паяц.
Комедии эти собраны в одном томе не случайно: в истории жанра, да и шире – в истории немецкой литературы – этот карнавал составляет особый, единый пласт и законченный круг. Когда оглядываешься назад, на пройденном пути видишь прежде всего вершины; все остальное бесстрастно поглощается перспективой по мере отдаления. Если посмотреть так на историю немецкой комедии тех времен, то от дальней вершины лессинговой «Минны фон Барнхельм» (1767) по направлению к нам будет провал в треть века, затем вдруг целая гряда – комедия Тика в лучших ее образцах, Клейст, Граббе, Бюхнер, – одна эта гряда больше чем на треть века (1797-1836); а затем снова, до конца его, более или менее ровная, редко нарушаемая гладь – вплоть до «Бобровой шубы» Гауптмана (1893).
Но означенная гряда выделяется опять-таки не в силу случайного скопления талантов на одном временном участке; она – уж останемся в рамках избранного образа – рождена потрясением, катаклизмом. Дело в том, что перед нами здесь комедии либо романтические, либо – скажем пока упрощенно – антиромантические, то есть в обоих случаях непосредственно связанные с романтизмом; а это широкое общеевропейское духовное течение было вызвано к жизни событиями Французской революции 1789-1794 гг., ознаменовавшей в истории Европы окончательное установление новой эпохи – эпохи буржуазной.
А. Карельский
